Шерринфорд остается по левому борту.  Море иллюзорно-лениво колышется, словно дыша во сне. Притаившаяся химера, готовая заглотить без остатка любое существо, сестра-близнец человеческого чувства вины в мире стихий.

Забавно, когда вас пытаются починить, тонкими пальцами в майских веснушках собирают по частям и стараются склеить, словно вы модель парусника, упавшая с каминной доски. Все что угодно, лишь бы доказать, что не было полета с одной-единственной точкой назначения, чтобы доказать, что в том нет и не было вины чинящего. А полет — ваша суть. Забавно, когда вас изначально окружают те, в чьих глазах читается: «Ты плохая, ты неправильная, ты сломанная, тебя надо починить, тебя надо исправить, тебя надо сделать хорошей». Кто не ловит это детское желание не быть плохой? Чтобы доесть овощи, а потом на ручки и положить подбородок на чужое плечо. Чтобы не смотрели оценивающе-отстраненно, чуть прищуренными от боли осознания глазами. А исправлять-то нечего. Как починить то, что всегда было цельным? Эвр не будет хорошей! Так однажды сказал Виктор. Тогда Эвр уже и так была плохой.

Плохое притягивает, правда? Медленно подходит новый психиатр. Соль с перцем. Глиняный голем. Холодные, чуть липкие руки тянутся, неприятно касаются, проверяют рефлексы. Вам любопытно? Вы хотите загадку? Пусть будет кататонический ступор с оцепенением.
Тело Эвр легко принимает позу эмбриона, голова словно зависает, не касаясь поверхности того подобия кровати, что нашло свой последний приют в этом узилище. Руки и ноги крепко прижаты к телу. Восприятие хрустально-ясное оттого, что фокус внимания переносится вовнутрь. Звучание мира собирается медузой-графом, что стыдливо поджимает щупальца-обрывки-нотоносцев, рефлекторно касающиеся внутренней поверхности стеклянного шара сознания. Высокие ноты-вершины-метаморфозы, которые нужно пройти всем тем, кто имеет значение,  уже ощерились стрекательными клетками негативного закрепления. Пряник забывается так быстро! Между ними затаивается, сокращаясь, мягкая, податливая плоть ребер-социальных-связей-событийных-последовательностей-эмоционального-контекста, всего того, в паутине чего вязнет человек, всего того, что поглощает песнь, которую он исторгает из себя даже на последнем издыхании. Если он, конечно, не состоит целиком из размокшего картона.

Потом, прихрамывая, заходит Щелкунчик, в котором принцесса обнаружила Пиноккио с ввалившимся носом.
- А в детстве вы хотели лечить собаааааааак! Пушистое счастье так недолговечно, правда-правда-правда? Правда-правда-правда? Правда-правда-правда? Правда-правда-правда?
Эвр раскачивается на кровати, не дает коснуться себя, уворачивается, но ухитряется продолжать смотреть в глаза новому врачу. Бесконечное «правда-правда-правда» то звучит восходящими и нисходящими гаммами, то внезапно перескакивает на мотив увертюры к «Сороке-Воровке». Новый протеже Майкрофта так быстро оказывается в своем далеком детстве, что рукой пытается рефлекторно огладить того, кто его столь давно покинул. Пол шага назад. Сделай полный шаг, полный шаг веры, чтобы раскрытыми глазами увидеть то, чем ты стал! Сделай! Страшно? Правда-правда-правда? Правда-правда-правда? Правда-правда-правда?

В один прекрасный день появляется доктор Элизабет. Лиззи, чрезвычайно похожая на Лиззи Борден. Ее глоток свободы. Распущенные волосы, такое же телосложение и похожее лицо – этого вполне достаточно на три-четыре недели корейской командировки Майкрофта, тем более что в постоянной смене персонала Шерринфорда плюсов больше, чем минусов. Ничто так не мотивирует человека, как здоровый сон и деньги.

Эвр упирается локтями в борт корабля и кладет голову на руки, склонившись так, чтобы хоть что-то разглядеть  в мутной воде. Над головой пролетает чайка. Живая, пернатая свобода во плоти. Морской ветер вплетается в волосы, сушит губы, он солоноват на вкус, словно выпаренные слезы. Слезы радости в карих глазах. Ирэн опять скажет, что море доехало до ее скромного жилища. Что море той, в чьей душе океаны чувств? Этих призрачно-чуждых, едва знакомых звезд иных миров, странным теплом греющих ладони.

Пальцы сами собой набирают номер Мориарти. Короткое «Бу!» улетает бесплотным вестником. Моя добыча всегда будет твоей, когда ты почувствуешь голод, о Джимми. Этот Арлекин не служит ни иннаморато, ни веккьо, однако, он упорно собирает вокруг себя колоду ясноглазых Коломбин.

«Они пришли на встречу со мной и не принесли мне ни одного подарка! Хоть бы бутылку вина прихватили одну. Я бы даже троекратно отказываться не стал! ДМ»
«Купил себе тунику-флаг от старушки Вивьен, а Басти не нравится, когда я в ней выхожу на улицу! По глазам вижу! ДМ»
«Басти говорит, что я чудом остался жив. Но. Они застрелили ее. Пуля прошла сквозь последнюю пачку моей жвачки. Жвачки, из которой получались такие большие пузыри! Эвр, как теперь жить? ДМ»

Капитан с выдубленным непогодой лицом кивнул и пошел дальше, расчерчивая порывы ветра дымными полосами, тянущимися от его трубки и отдающими вишневым табаком.  Соль земли. Человек прозревший и уверовавший в то, что любопытство — это грех. А коли Господь нам завещал делиться, то оденьте, милая, эту старую болоньевую куртку и молчите.

Невзрачный прибрежный городок, аэропорт, перекладные, и вот наконец  дом Ирэн в Хэмпстеде, откуда рукой подать до Парламентского холма и до всех десяти прудов Хэмпстед Хита, в одном из которых можно купаться лишь только женщинам. Кажется, что уже от этой мысли на коже проступают веснушки.

Ключ лежит там же, где и всегда – за горшком с садовой гортензией, столь же капризной, сколь и ее хозяйка. Защелочишь почву –  цветок порозовеет, закислишь и добавишь солей алюминия – посинеет. Так и с Ирэн – скажешь что-то простое, описательное – порадует румянцем, расскажешь о лабораторных опытах в Шерринфорде – изменится лицом. В гостиной все на своих обычных местах: медвежья шкура у камина, на подоконнике пустая птичья клетка, где недолго обреталась подаренная одним из клиентов канарейка.
В тот раз птица неуверенно выбралась из клетки и села на ее кованую ручку. Взъерошенные перья на загривке, сжимающиеся и разжимающиеся пальцы на левой лапе.
- У всех должен быть шанс и выбор, правда? Иногда кажется, что свобода будет недолгой, но всегда есть вероятность того, что все сложится иначе. – Эвр внимательно вглядывалась в лицо Ирэн.
Канарейка искрой вылетела в окно и растворилась в закатном солнце. Осенью они узнали, что в зимнем саду миссис Эткотт поселилась чрезвычайно наглая желтая певчая птица, которая любит сидеть на голове у своей новой хозяйки и вить там гнезда.

Эвр было известно, что Шерлок стал часто бывать в морге Бартса, что он там даже в некотором роде «сотрудничает» с Молли Хупер. Эвр нужно увидеть вблизи, что такое Молли для Шерлока, как именно она влияет на него. Ирэн права в том, что иногда мало знать, надо еще и воочию наблюдать то, что ты хочешь подтвердить. Как кости соединяются суставами, как обстоятельства сталкивают этих двух людей в одном пространстве. Как мышцы взаимодействуют одна с другой, как доброта Молли и заинтересованность Шерлока в сотрудничестве с ней вовлекают их в общий процесс и определяют выборы каждого из них. Как кожа скрывает всю эту сложную систему, как иногда некоторым отторжением люди взаимно прикрывают симпатии. Или не скрывают их вовсе. Hic locus est, ubi mors gaudet succurrere vitae. Морг Бартса – место, где смерть охотно помогает жизни. Насколько Шерлоку важна эта помощь? Каковы масштабы этой метаморфозы?
Эвр хотела бы выяснить это на практике. В прямом смысле, поскольку у Молли Хупер много работы, и ей не помешает помощь одной новой ассистентки. Или двух. Если Ирэн согласится на авантюру.